Каждый из нас закладывал
За рюмку свои штаны…
Грубым дается радость. Нежным дается печаль.
Сила железобетона, громада зданий стеснили мозг американца и сузили его зрение. Нравы американцев напоминают незабвенной гоголевской памяти нравы Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. Как у последних не было города лучше Полтавы, так и у первых нет лучше и культурней страны, чем Америка.
Восхищаться уж я не умею и пропасть не хотел бы в глуши, но, наверно, навеки имею нежность грустную русской души.
У собратьев моих нет чувства родины во всем широком смысле этого слова, поэтому у них так и несогласованно все. Поэтому они так и любят тот диссонанс, который впитали в себя с удушливыми парами шутовского кривляния ради самого кривляния.
Не каждый умеет петь, не каждому дано яблоком падать к чужим ногам.
Да и ты пойдешь своей дорогой распылять безрадостные дни, только не целованных не трогай, только не горевших не мани.
Пусть твои полузакрыты очи и ты думаешь о ком-нибудь другом, я ведь сам люблю тебя не очень, утопая в дальнем дорогом.
Снова грусть и тоска мою грудь облегли, и печалью слегка веет вновь издали.
Я с любовью иду на указанный путь, и от мук и тревог не волнуется грудь.
Но и тогда, когда во всей планете пройдет вражда племен, исчезнет ложь и грусть, — я буду воспевать всем существом в поэте шестую часть земли с названьем кратким «Русь».
