Яков Княжнин — Живописец в полону: Стих

Какой-то живописец славный,
Всё кистью выражать исправный,
Поездить вздумал по морям.
По нужде иль по воле?
Того не знаю сам.
И в море так же есть разбойники, как в поле.
Алжирцы были то, лишь грабить знатоки,
В художествах невежи, дураки.
На нашего они искусника напали,
Ему сковали
Животворящи кулаки
И привели его в железах к дею.
О деях сих имеет кто идею,
Тот знает, каковы все эти усачи.
Они правители угрюмы, как туманы,
Притом же бусурманы
И християн бичи.
Сердитым голосом, нахмуря брови черны,
Сказал художнику наш дей:
«Теперь с тобой у нас дела уже не спорны:
Ты раб — и часть твоя в руке моей.
Но если возвратить желаешь ты свободу,
Ты должен, мне в угоду,
Украсить кистию твоей
В моих чертогах стены;
Чтоб там все разные отмены
Одежд, обычаев и лиц
Народов всяких видеть было можно.
Когда исполнишь то, свободен ты неложно».
Приняв приказ, искусник наш пал ниц.
Палитру вынул, кисти, краски,
И ну чертить носки, рты, ушки, глазки,
Одежду всем давать, как водится у них.
«Великий государь! уж всё теперь готово,
Исполнил силу я приказов всех твоих:
Теперь сдержи свое ты слово».
Дей смотрит: «Так, вот турок, вот и грек.
Сей гордый, важный человек
Точнехонько испанец;
А этот, что исподтишка
С ножом выходит из леска,
Италианец.
И вот продажная душа голландец.
Вот англичанин. Вот и храбр и пьян
Немецкий капитан.
А это кто таков? не знаю.
И наг, и босиком,
С некроенным в руках сукном?»
— «Француз, я в этом уверяю».
— «Почто ж его ты не одел?»
— «Солгать пред вашим я могуществом не смел
Не как все прочие народы,
Французы всякий день переменяют моды;
Какая же теперь, я этого не знал,
И для того его я голым написал».