Владимир Костров — Письмо в никуда: Стих

Писать в никуда?
Да ещё опустить в окоём?
А критика требует
внятного слова и смысла.
Ей кажется, что
мы от года до года живём,
а не от весеннего
и до осеннего свиста.
Мне чудится, всё,
что гремит и звенит, — ерунда.
А всё, что страдает,
поёт и влюбляется, — чудо.
Лишь в жизни возможно
отправить письмо в никуда
от слабой надежды:
ответ получить ниоткуда.
Ты — твидный, машинный
и гордо несущий чело,
ты — пеший, невидный
почти безразмерный пальтишко, —
для альфа-лучей,
для рентгена, для чёрт-те чего
мы слишком прозрачны,
мы призрачны с вами почти что.
Да, да, мы туманны.
И всё-таки мы не туман.
Мы важное нечто.
Иная посылка нелепа.
Нам грустно и больно…
И чёрная ночь, как цыган,
Большую Медведицу
вывела в звёздное небо.
Цыган — не цыган,
из кобылы её вороной
белесая млечность
течёт, словно струйка кумыса.
Что делать с собою мне,
если за кромкой земной
опять наплывает
далёкое эхо. Лариса.
Здесь осень, Лариса.
Осина горит, как лиса,
небес невысоких
провисла и рдеет кулиса,
и чёрную влагу,
как брагу, глотают леса.
Покинь небытьё
и вернись в мою осень, Лариса.
Приди в Переделкино
мимо цепных кобелей,
впишись в рапортички
отдела труда и зарплаты
для царства бетона,
для пагубы стен и страстей.
Покинь ненадолго
свои огневые палаты.
Как звонко и страстно
осенний молчит соловей,
пожухлые листья
свежей резеды и нарцисса.
Всей памятью ясной
и памятью смутной своей
тебя призываю:
приди в эту осень, Лариса
Так что там за гранью,
есть ли там бог или нет?
Сидит ли в сиянии
грозных и мудрых регалий?
Иль в коловращении вечном
светил и планет
нет больше иных,
проясняющих дело реалий.
Великий лотошник,
судьбу раздающий с лотка,
сам первый он понял
ненужность свою и напрасность.
И так я скажу:
неожиданность жизни сладка,
по-детски волнует
туманность её и неясность.
А было б всё ясно,
тогда наше дело табак.
Старуха судьба
не сидит равнодушно и праздно.
Всё то, что мне ясно,
меня не волнует никак.
Зато как прекрасно
всё то, что покуда неясно.
Зачем я горю?
Для чего я смотрю на зарю?
У жизни, пожалуй,
нет знака важнее дефиса.
Я с кем говорю?
Да не знаю я, с кем говорю.
Я, может быть,
совесть свою призываю: Лариса.
Не злость, как костыль,
в эту мёрзлую землю забить.
Не жить, утверждаясь
в своём самомнении мнимом,
а думать и думать,
а пуще страдать и любить
с нечаянной радостью
понятым быть и любимым.