Двадцатый век, прикидываясь Шивой,
копается в душе, как в шкуре вшивой.
Потом он тихо спит, прикрывшись тучей.
А ты молчишь, забыв, что сам певучий,
и различаешь клекот в горле века,
хохочущем в изнанке человека.
Больной поэт бредет своей дорогой.
Кусок пространства смотрит недотрогой.
Внезапный ветер, вечер ли, уныло…
А сердце — что ж, когда бы в нем не ныло.
Но ноет, потный конь жует уздечку,
и губ движенье больно человечку.
Вот почему смыкают насмерть веки
двух карих глаз угрюмые калеки.
>
