Берёзы Батыя – кумыса бутыли.
Кобылица! Кабы в лицо, умылся.
Сто двадцать недель спина горела.
Сто двадцать недель пинал гарем я –
Жарой, золой, услугой.
Батый с одной
– «У Сука!»
Как евнух рот плеща,
поет в народ пищаль.
Стрела с лебяжьей усталью,
откуда ты – из Суздаля?!
Где Вареньки, вареники.
Где ялики да ельники.
Где в глине грядок вспоротых
есть имя девок всполотых,
Из страха глаз не выводить,
и, как на кладбище, уже
на белом теле попадьи
горят кресты кривых ножей.
Батый! Постели стелят стрелы,
а ты подушкой сделал степи.
А ты на старость лет, пройдоха,
малиновую Русь проохал.
На плечи грабленой церковки
слетают вороны всей Вологды.
А там и Август на цыновках, – голода.
А там все мысли на постой
и сердце грустью, болью полнится.
И снится бабе русский стон
и пол с горячей кровью половца.
И чьи-то ржут во ржи,
и поле копья ворошит.
И щит на теле трех берез…
Ищи, потея, гроздья слез,
гони погоню беспризорную,
где по колени горизонту
огни, да не огни, пожалуй,
а те Великие Пожары.
Все семь столетий прогорели,
и на обугленных коленях
деревни воят, как при Невском, –
Вернись миленок мой, Иван.
Любить мне не с кем, жить мне не с кем,
и не с кем слезы проливать.
Рассвет, пропойца красок неба.
И были половцы и не были.
А бабу взяли ту на мушку:
три пули в грудь, а ей все кажется –
что рубит половцев меч мужа,
и кровью на ромашки кашляет!!!
