Есть где-то земля, и я не боюсь её имени,
Есть где-то тюльпаны с моей головой и фамилией,
Есть где-то земля, пропитанная одышкой,
сестра киселя, а душа — голубеющей льдышкой.
Есть где-то земля, пропитанная слезами,
где избы горят, где чёрные мысли слезают
напиться воды, а им подают лишь печали,
есть где-то земля, пропитанная молчаньем.
Есть где-то земля, которую любят удары
и ржавые оспы, и грустные песни-удавы…
Есть где-то земля, которую любят пожары
и старые ритмы, и новые пьяные шмары.
Есть где-то земля, пропахшая игом и потом,
всегда в синяках, царапинах и анекдотах.
На пьяную юбку она нашивает обиды,
и только на юге её украшья разбиты.
Есть где-то земля, как швея, как голодная прачка
День каждый её — это камень во рту или взбучка.
Над нею смеются, когда поднимается качка,
цари не целуют её потемневшую ручку.
Есть где-то земля, как Цветаева раняя, в мочках,
Горят пастухи, да разводят костёр кавалеры.
Есть где-то земля как вино в замерзающих бочках —
стучится вино головою, оно заболело!
Есть где-то земля, что любые предательства сносит,
любые грехи в самом сердце безумно прощает,
любые обиды и боли она переносит
и смерти великих, как просеки — лес, её навещают.
Есть где-то земля, и она одичала, привыкла
чтоб лучших сынов застрелили, как будто бы в игры
играли, уволив лишь жалость, плохую актрису,
и передушили поклонников всех за кулисами.
Есть где-то земля, что ушла в кулачок даже кашлем,
и плачет она, и смётся в кустах можжевельника.
Есть где-то земля с такою печалью — нет краше.
Нельзя так сказать, помилуйте, может, не верите?
Есть где-то земля, и я не боюсь её имени,
есть где-то земля, и я не боюсь её знамени,
последней любовницей в жизни моей, без фамилии,
она проскользнёт, и кому-то настанет так завидно.
Есть где-то земля, и я не боюсь её грусти,
от соли и перца бывает, однако, и сладко,
есть где-то земля, где меня рекламируют гуси,
летящие к богу на бледно-любую лампадку.
И я сохраню её почерк волшебно-хрустящий,
и я сохраню её руки молочно-печальные,
на всех языках, с угольком посекундно гостящий,
я знаю, я знаю — одна ты меня напечатаешь.
Ах, всё-тки люблю я церковный рисунок на ситце,
ах, всё-тки люблю я грачей за седым кабаком,
приказано мне без тебя куковать и носиться
и лишь для тебя притворяться слепым дураком.
Ах всё-тки люблю я утюг твой и вечные драки,
и вирши погладить давно бы пора бы, пора…
И с прелестью злой и вовсю нелюдимой собаки
лизнуть твои руки как будто лицо топора.
