Едва мы за собой оставили Трезен,
На колеснице он, быв стражей окруженный,
Стопами тихими уныло провожденный,
Задумчиво сидя, к Мецене путь склонял
И пущенных из рук возжей не напрягал.
Прекрасные кони, быв прежде горделивы,
По голосу его и кротки и ретивы,
Шли преклонив главы и туском их очей
Казались сходны с ним печалию своей.
Тут вдруг ужасный шум сквозь моря влагу бурну
Восстал и возмутил всю тишину лазурну,
Стон, гулами из недр подземных отразясь,
Вкруг глухо отвечал на волн ревущих глас;
Проник нам мраз сердца, застыла кровь сим дивом,
У сметливых коней восстали гривы дыбом;
Из черных бездн тогда средь бледна лона волн,
Поднявшися, восстал огромный водный холм,
Пред ним бегущий вал скача, плеща стремился
И в пенистых клубах в нем чудный зверь явился!
Широкое чело, рогастое грозит,
Как медна, чешуя блестя на нем горит, —
Подводный был то вол, или дракон ужасный, —
Крутя, горбя хребет и ошиб вьющий страшный
Завыл, — и со брегов вдруг огласился вой;
Померкли небеса его зря под собой,
Земля содрогнулась, весь воздух заразился,
Принесший вал его вспять с ревом откатился;
Бежало в страхе все, не смея против стать,
И всяк искал себя в ближайшем храме спасть;
Но только Ипполит, достойный сын героя,
Коней остановя, как бы среди покоя,
Берет свое копье, к чудовищу летит
И в чреве язву им широкую творит,
Страшилище с копья вспрянув остервенело;
Но падши под коней трепещущи ревело,
Каталось по песку зев рьяный разверзав,
Рыгало кровь и дым и пламенем дыхав,
Коней страшило, жгло. — Тут кони обуяли
И в первый раз еще внимать его престали,
Не слушают, летят, сталь в зубы закуся,
Кровь с пеной с бразд лиют чрез все его неся,
И даже говорят, что в страшном сем расскаке
Бог некий их чрева бодал во пыльном мраке,
С размаху врынулась упряжка между скал,
Ось хряснула сломясь, — и твой бесстрашный пал
Со колесницы сын, ее зря раздробленной,
Помчался вслед коней возжами заплетенной.
Прости мне, государь, мой плач! — Сей страшный вид
По гроб мой жалости слез токи источит!
Сам видел, государь, — иначе б не поверил —
Твой влекся сын копьми, которых он лелеил;
Хотел остановить; но гласом их пужал,
Поколь сам кровью весь облившись трупом стал.
Стенаньми нашими окрестность оглашалась;
Но ярость конская отнюдь не уменьшалась. —
Остановилися уж сами близ гробниц,
Где древних прах царей почиет и цариц —
Бегу туда, воплю, — и стража вся за мною,
Истекша кровь струей вела нас за собою,
Покрыты камни ей, обвит власами терн,
По коему он был порывисто влечен. —
Пришед его зову. — Он длань простря мне бледну
Открыл полмертвый взор и ниспустил дух в бездну,
Сказав: «Безвинно рок мои отъемлет дни. —
Арисию по мне, любезный друг, храни. —
И выдет мой отец когда из заблужденья,
К сыновней злой судьбе окажет сожаленья,
Проси печальну тень спокоил чтоб мою,
Ко пленнице явил щедроту бы свою
И ей бы возвратил …» При сих словах мгновенно
Оставил нам герой лишь тело обагренно, —
Печальнейший предмет свирепости богов, —
Кого бы не познал и самый взор отцов.[1]
[1]Рассказ Терамена — печатается по изданию: Чтение в Беседе любителей русского слова, 1811, кн. 3, с. 130-133. В собрания сочинений Державина не включался.
