На пристани цыганы.
В глазах темным-темно.
Граненые стаканы.
Дешёвое вино.
Ладонями кривыми
Стирая пот с лица,
Сидят в лохматом дыме
Два старых кузнеца.
Давясь сухою воблой,
Переходя на крик,
Давясь слезою тёплой,
Заговорил старик
(Руками рвя у горла
Потрёпанный сатин):
– Одиннадцать помёрло,
Двенадцатый один!
Стоит мальчонка рядом,
Кудряв и черномаз.
Глядит серьёзным взглядом,
С отца не сводит глаз.
Бледнея от обиды,
Нахохленней птенца,
Глядит, глядит сердито
На пьяного отца.
А тот всё рвёт у горла
Потрёпанный сатин:
– Одиннадцать помёрло,
Двенадцатый один!
Есть лошадь, жеребёнок…
И баба тоже есть.
А это мой ребёнок,
И вот я, вот я весь!
Пока ещё не слабый,
Пока ещё в ходу,
Возьму ребёнка, бабу,
Из табора уйду.
Тебя любил я, Боже,
Покрепче, чем коня,
Цыганский бог, за что же
Обидел ты меня?!
Тобой обижен цыган.
За что узял детей?
Уйду в село на выгон
Пасти чужих коней.
Сыночек! Человечек!
Где братья? Братья – нет!
Буфетчик, эй, буфетчик!
Дай мальчику конфет!
Дай мальчику печенье,
Котлеты тоже дай!
Мученье есть мученье,
Гуляй, сынок, гуляй!
Но мальчик головою
Мотает: «Не хочу!»
Ладошкою худою
Бьёт батьку по плечу.
Он сердится. Он мёрзнет.
Он тычет кулаком.
– Пидём до мамки. Поздно.
Пидём, отец, пидём!
Подняв шапчонку с полу,
Шатаясь, встал цыган.
Его ведёт за полу
Упрямый мальчуган.
Ведёт его сурово,
Быть может, до конца
Притихшего, хмельного,
Усталого отца.
