Увидел я красавицу, что красотой красна, —
Спешит, возбуждена.
Мне облик ее нравится, прекрасней всех она,
Изящна и стройна.
Лукавой, сребротелою предстала она мне —
Смущающей весь мир.
Что с бедствием я сделаю? Она меж всех — одна,
Весь мир взбурлен до дна.
О, как меня встревожило нежданною бедой —
Жестокою красой.
Взглянула — уничтожила, всю жизнь отняв сполна, —
Как хороша она!
О, как пред ней я выстою: стройна, красив наряд,
Весь в золоте убор.
Легла волной душистою кос черных пелена,
Она — сама луна!
Лицо — как роза рдяная, и сладко льется речь,
А бровь — что серп луны.
Уста ее — медвяные, а взор — хмельней вина,
И вся — озарена.
Едва я ту прекрасную — мою беду узрел,
Любовью истомлен,
Объят я мукой страстною — томлюсь, не зная сна, —
Сколь тяжки времена!
Я ей сказал: «Немеющих очей моих коснись!» —
И был мне злой ответ:
«А на тюльпанах рдеющих не кровь ли ран видна?
От терна боль сильна!»
Объято сердце мукою в силках ее кудрей —
Ее — самой беды.
Измучен я разлукою, печаль мне суждена, —
Лачуга бед темна!
В сердце, тобой разбитое, зарыл я клад любви,
Он глубоко сокрыт.
Ведь тайна, глубже скрытая, верней утаена
От взора болтуна.
«Пади во прах — помилую!» — сказала мне, смеясь, —
О горестный Машраб,
Спеши скорей быть с милою, пади пред ней — она
Пока еще верна.
